32 комментария

• Лучше обожать, чем быть предметом обожания. Терпеть чье-то обожание — это скучно и тягостно.:

  13.04.2011 в 22:33

  Воображение дано человеку, чтобы утешить его в том, чего у него нет, а чувство юмора – чтобы утешить тем, что у него есть.
  /Оскар Уайльд/

• Одиночество. Кого-то оно толкает к проституткам, кого-то в клубы знакомств и клубы по интересам. Ну а кого-то – к таблеткам.:

  10.04.2011 в 23:08

  – Странная ты.
  – Не странная. Просто делаю что хочу. И говорю что хочу.
  – Непросто, наверное, приходится.
  – Не сложнее, чем другим. Они тратят время и силы, чтобы быть такими, как все, а я – на то, чтобы быть собой. Затраты одинаковые. Результат разный.
  /НЕ научи меня умирать./

• ПЕСНЯ О МОСКОВСКОМ МУРАВЬЕ:

  08.04.2011 в 19:57

  Мне нужно на кого-нибудь молиться.
  Подумайте, простому муравью
  вдруг захотелось в ноженьки валиться,
  поверить в очарованность свою!

  И муравья тогда покой покинул,
  все показалось будничным ему,
  и муравей создал себе богиню
  по образу и духу своему.

  И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
  она возникла из ночных огней
  без всякого небесного знаменья…
  Пальтишко было легкое на ней.

  Все позабыв — и радости и муки,
  он двери распахнул в свое жилье
  и целовал обветренные руки
  и старенькие туфельки ее.

  И тени их качались на пороге.
  Безмолвный разговор они вели,
  красивые и мудрые, как боги,
  и грустные, как жители земли.
  /Окуджава/

• Не исключено, что все мы в момент смерти становимся просветленными. Нет никого, кто бы это опроверг.:

  06.04.2011 в 14:36

  — Вот так и получается, что мечтать не о чем, хотеть нечего, стремиться не к чему. Будущее не привлекает, а на настоящее наплевать. Это вроде как неправильно, потому и хожу сюда… все мечты, желания и цели, которые есть у других — просто самообман.

  Любое мое действие будет верным. И любое мое действие будет ошибочным. Но только до тех пор, пока я жив. В смерти мы все становимся непогрешимыми. Есть к чему стремиться…
  /Мацуо Монро. Bang-bang/

• У всех нас есть места, где нам нужно быть...:

  05.04.2011 в 09:57

  Любить кого-то – порядок, и трахаться – тоже неплохо. Но если делать и то, и другое с одним и тем же человеком, это даст ему слишком большую над тобой власть; это позволит ему запустить руки прямо в твою личность, даст ему долю твоей души.
  / Поппи З. Брайт/

• Нам нужна комната для паники.:

  04.04.2011 в 23:45

  Ненавижу предложения, начинающиеся с «Послушай». Они никогда не заканчиваются словами «ты выиграл миллион долларов» или «мне необходимо сорвать с тебя одежду».
  /Weeds/

• Когда твое самое дорогое сокровище у тебя в руках, ты этого не осознаешь — и понимаешь лишь тогда, когда оно ускользнет.:

  04.04.2011 в 19:46

  Мы слишком любим самих себя. Эгоизм считается плохим качеством. Никто не хочет прослыть эгоистом, но каждый — законченный эгоист. Мы очень дорожим своим «Я»! Каждый стремится найти свою мелодию, свой тон, своё звучание. Все идут разными путями, а нужно пройти через многих людей, прежде чем найдёшь путь к самому себе, и нет пути труднее этого.
  /не женщина — Эрих Мария Ремарк/

• Свобода лучше всего прочего учит необходимости любить и никто никому принадлежать не вправе.:

  01.04.2011 в 00:36

  Сегодня я проходила мимо парка с аттракционами. Я не могу тратить время впустую и потому принялась просто разглядывать посетителей. Долго простояла я перед «русскими горками»: я видела, что люди ищут острых ощущений, но, когда все это приходит в движение, умирают со страху и кричат: «Остановите!»
  Чего же им надо?
  /Пауло Коэльо. Одиннадцать минут/

• Письмо одиннадцатое, полученное:

  29.03.2011 в 22:19

  29 октября 19…

  Вы поймите, мой друг, как мне трудно писать: я сознаю себя кругом виноватым, виноватым прежде всего в отсутствии той воспитанности, внутренней и внешней, которую Вы так цените. Но постигает же людей чума, и я впал на многие месяцы в состояние жестокой прострации, полного оглушения и онемения.
  Все проходило мимо, и никакие силы не могли бы заставить меня делать то, что делать было необходимо. Сейчас, когда я Вам пишу, всё это — позади, и я чувствую какую-то особенную, послеболезненную бодрость. Мне очень тяжело, что мое молчание могло Вас навести на ложные предположения. Спящие не ходят на почту. (Пометка на полях: но всё же ходят в ресторан!) Прошу этому верить.

  —

  Я возвращаю Вам письма, дабы у Вас была полная уверенность в том, что они — не у меня. Я оставил только одно — последнее, переданное Вами в день отъезда. Оно мне дорого, как завершение какого-то пути, как последнее слово удаляющегося голоса. Впрочем, если Вам не по себе от этого листочка в моих руках — верну его тотчас.

  Я шлю Вам (заказным):
  1) 2 конверта с письмами
  2) толстую синюю тетрадь
  3) стихи 19…
  4) стихи 19…
  5) две записных книжки
  6) книжки с автографами X
  7) Buch der Lieder [Книга песен, нем.]

  Книжечку цвета замши, куда Вы записывали стихи, посвященные мне, я оставил. Не в виде документа или памятки, а просто как кусок жизни, переплетенный в кожу. Если это не по праву, если это вопреки Вашим «законам»,— у Вас они есть на всё! — напишите, пришлю.
  Ради Бога вышлите как можно спешнее книгу Б. с посвящением, которую я забыл у Вас взять перед Вашим отъездом. Вы знаете, сколь я дорожу автографами! Экспресс-заказным, пожалуйста! Не буду спать спокойно, пока её не получу.

  —

  Если напишете — отвечу без промедления. Я проснулся. У меня отшибло память на события личной жизни. Помню человеческое и общее. И Вас помню на балконе, лицом вверх и глазами в ночное небо, равно безжалостное для всех.

  —

  X. шлет Вам привет и просит прислать что-нибудь для его журнала. Что пишете нового? Продолжаете ли переводить «Флорентийские ночи»? Из записных книжек не хотите чего-нибудь смастерить? Много ли новых стихов? Пришлите, пожалуйста, в память о былом.
  Желаю Вам всяческого добра. —
  — Пометка на полях:
  «Все люди берегли мои стихи. Все — возвращали мне мою душу (возвращали меня к моей душе)». —

  —

  Кстати, о коже: «кусок жизни, переплетенный в кожу» — противная ассоциация. И еще: плохо сказано — три слова вместо одного — сердце. (Сердце в коже). Кроме того, не сомневаюсь, что наряду с остальными, моему корреспонденту сильно нравилась сама видимость «книжечки» («толстую-то синюю тетрадь» он мне вернул!) — замша столь же приятна на вид, как и на ощупь и на запах.
  Так, и на этот раз оправдалась — с почти нежданной естественностью и негаданной очевидностью — моя о нем «кожа».

• Письмо девятое:

  29.03.2011 в 22:17

  9 июля, полночь.

  От сосредоточения (напряжения) мне страшно захотелось спать. Я ждала Ваших шагов, мне не хотелось, чтобы я когда-нибудь смогла сказать себе, что проглядела Вас — в трижды печальном смысле: упустить случай, не заметить Его Высочества и, — как ребенку — проглядеть глаза в ожидании матери, — хоть раз по своей вине. Я легла на пол — головой в дверях балкона, на совершенно плоском и твердом, чтобы не заснуть. [// Цвейг, «Письмо незнакомки»]
  Подымаю глаза: две створки двери — и все небо. Шагов было много, я скоро перестала слушать, где-то играла музыка, я вдруг почувствовала свою низость (всех последних дней с Вами — о, обиды нет! — я была малодушной, Вы были собой). Я знаю, что я не такая,— это только потому, что я пытаюсь — жить.

  Жить — это кроить и неустанно кривить и потом выправлять — и ни одна вещь не стоúт (да и не стóит! простите эту грустную, серьезную игру слов).

  Как только я пытаюсь жить, я ощущаю себя последней, захолустной швеей: ей никогда не сшить ничего красивого, она только портит работу ранит пальцы, и вот, бросив всё: ножницы, лоскутья, нитки, она пускается петь. У окна, за которым льет вековечный дождь.

  Я еще полна этим пустым небом. Оно плыло, я лежала неподвижно, я знала, что я, лежащая, пройду, а оно, плывущее, останется, пребудет. Небо плывет вечно и безостановочно: и я всё прохожу безостановочно и
  вечно. Я — это все те, которые так лежали и смотрели, будут так лежать и смотреть. Видите — я тоже «вечна».

  Я ли — этим утром? Это была просто не я. Разве я — могу кроить и рассчитывать? Я могу рваться — да! — как ребенок: к тебе — раскинуть руки: одну — к востоку, другую — к западу, но больше… но меньше… Нет, это жизнь — насильница душ — заставляет меня силой играть этот фарс.

  Подбирать на коленях лоскутья (урезки) после такой кройки?.. Нет и еще раз — нет. Завожу руки за спину. И — прямость хребта!

  Разве могла я искать — даже ради Царства Небесного! — такого осуществления — такой ценой? Мой дорогой друг, должно быть небо — и для любви. Не над-ложное. А радужное.

  Мой дорогой друг, Вы не пришли сегодня вечером, потому что писали письма (своим). Мне уже не больно от таких вещей — приучили — Вы и все, Вы ведь тоже вечны: неисчислимы (как та я: на полу и в небе). Всё тот же Вы, не идущий к всё той же мне, все так же ждущей его.

  Когда Вы когда-нибудь, на досуге, перечтете мои записные книжки — не только ради формулы и анекдота — когда Вы их перечтете, чтоб найти там меня живую, Вы заново увидите нашу встречу.

  В жизни со мной поступали обычно, а я чувствовала, как было обычно для меня. Поэтому никого не сужу.

  От Вас как от близкого я видала много боли, как от чужого — только доброту. Никогда не чувствовала Вас ни тем, ни другим, боролась в себе за каждого — значит: против каждого.

  Это скоро кончится — чую — уйдет назад, под веки, за губы. — Вы ничего не потеряете, стихи останутся. Жизнь прекрасно разрешит задачу, Вам не придется стоять распятием между своими и «другой» (да простят мне Бог и Ваше чувство меры — от которого я так безмерно страдала! — непомерность сравнения).

  Родной! Вне всех любезностей, ласковостей, нежностей, бренностей, низостей — Вы мне дороги. Но мне с Вами просто нечем было дышать.

  Я знаю, что в большие часы жизни (когда Вам станет дышать нечем, как зверю, задохнувшемуся в собственном меху) — минуя мужские дружбы, женские любови и семейные святыни — придете ко мне. По свою бессмертную душу.
  А теперь — спокойной ночи. Целую Вашу черную головочку.

  Письмо десятое и последнее, невозвращенное

• Счастье не зависит от внешних условий. Оно зависит от условий внутренних.:

  29.03.2011 в 14:18

  Помните, что ваш собеседник может быть полностью не прав. Но он так не думает. Не осуждайте его. По-иному может поступить каждый глупец. Постарайтесь понять его. Только мудрые, терпимые, незаурядные люди пытаются это сделать.
  —————
  Помните, что счастье не зависит от того, кто вы и что вы имеете; оно зависит исключительно от того, что вы думаете.
  /Читаный — перечитанный Карнеги./
  Думаю мою голову, надо в мирных целях использовать)
  а не для ковыряний внутренних))

• Счастливчик.:

  28.03.2011 в 00:38

  Александру Сергеичу1 хорошо!
  Ему прекрасно!
  Гудит мельничное колесо,
  боль угасла,

  баба щурится из избы,
  в небе — жаворонки,
  только десять минут езды
  до ближней ярмарки.

  У него ремесло первый сорт
  и перо остро.
  Он губаст и учен как черт,
  и все ему просто:

  жил в Одессе, бывал в Крыму,
  ездил в карете,
  деньги в долг давали ему
  до самой смерти.

  Очень вежливы и тихи,
  делами замученные,
  жандармы его стихи
  на память заучивали!

  Даже царь приглашал его в дом,
  желая при этом
  потрепаться о том о сем
  с таким поэтом.

  Он красивых женщин любил
  любовью не чинной,
  и даже убит он был
  красивым мужчиной.

  Он умел бумагу марать
  под треск свечки!
  Ему было за что умирать
  у Черной речки.
  //Булат Окуджава//

• Любовь не преображает. Она просто срывает маски. Я думал, что я принц (есса). А оказалось… Вот она, моя душа.:

  27.03.2011 в 18:01

  Я не могу читать мысли. И никто не может, потому что ничего похожего на отпечатанный текст ни у кого в голове нет. А ту непрекращающуюся мыслительную рябь, которая проходит по уму, мало кто способен заметить даже в себе. Поэтому читать чужие мысли — все равно что разбирать написанное по мутной воде вилами в руке сумасшедшего. Здесь я имею в виду не техническую трудность, а практическую ценность такой процедуры.
  /Пелевин. Оборотная сторона оборотня/

• 8...):

  26.03.2011 в 12:37

  28 июня, ночь.

  Мой дорогой друг! — Ибо сейчас обращаюсь к безразличной привязанности. Хотите правду о себе, правду, которую Вы никогда не услышите от любящей Вас души, тем менее от не любящей.

  Мы сейчас сидели за столиком. Вы слушали музыку, и стихи, и меня. Теперь я дома и одна и думаю. И первая мысль: это человек прежде всего наслаждения. О, не думайте: «наслаждение» — я беру это слово во всей его
  тяжести и оттого, что я его так беру — мне больно, ибо это — неизлечимо. Не наслаждение: женщины, бега и прочие плотские банальности, а: растение, звук, свет. Всё доходит, но исключительно через шкуру, которая у Вас бесконечно глубока и которая, боюсь, у Вас вместо души. Всё Вас гладит, всё по Вас — как ладонью. Мне любопытно: чем Вы слушаете Бетховена? Не говорите: не люблю. Боюсь слишком явной расщелины, ибо бетховенское: «через страдание — к радости» — моё первое и последнее на земле и на не-земле!

  Ладонь — люблю, вся жизнь — в ладони, но поймите меня! — нельзя — только ладонь! И есть вещи больше «жизни»!

  Служат ли Вам твердая тыльная часть ладони, сила пальцев, упругость кисти? Любить тёплое, гладкое, мягкое — велика заслуга! Лучше уж оставаться в материнской утробе.
  Стихи Вы любите — даже не как цветы: как духи: приятность, без которой можно обойтись. Разрывается у Вас от них душа? Боль — что она в Вашей жизни? (В моей — всё.) Мой любимый! Если бы это окончательно было так на все дни Вашей жизни, я бы нынче не говорила этих слов, как ничего не говорят стихотворцу, у которого все стихи — одинаковые нули. Но я еще в Вас верю! Я хочу для Вас боли, но не грубой, когда поленом или железкой по голове и человек тупеет или погибает, а такой: по жилам как по струнам. Как смычок! И чтобы Вы за этот смычок — отдали последнюю душу. — Чтоб Вы жили в ней, поселились в ней совершенно по своей воле, чтоб Вы дали ей в себе волю, отдали все то место в Вас, занимаемое наслаждением, чтоб Вы не разделывались с ней в два счета (вечно-мужским): «больно — не хочу». Чтобы Вы, сплошная кожа (со всей глубью Вашего кожного покрова), в какой-то час жизни стояли — без кожи. С содранной кожей, живым мясом наружу.

  Я не хочу, чтобы Вы — такой — такой — такой — (все восторженные эпитеты, какие только найдете) в искусстве, миновали что бы то ни было «потому, что оно причиняет боль». (Должно быть больно, иначе это «оно» — чем бы оно ни было — не существует, не имеет права называться «оно», оно меньше, чем ничто.) Вы не любите (не хотите) Бетховена и Вам чужд Микеланджело — пусть это будет сила в Вас, а не слабость, преодоление через знание, а не закрывание глаз и затыкание ушей — жалким страусом в пустыне наслаждения! (Ничто так не вызывает у меня представления о наслаждении, как песок, и ощущения песка, как наслаждение. Думал утонуть в море, в целом море, а стал задыхаться в сухом, бесконечно раздробленном, чему никогда не быть целым.)

  Ах, мой маленький! Перечисляя Ваши звериные качества («Вы так хорошо знаете, что такое холодно, жарко…»), я забыла одну существенность: что-такое-страшно. Ибо именно страх заставляет Вас не любить Бетховена, тот самый страх, заставляющий выть волка на луну, собаку — под роялем.

  Я не могу Вас слабым, потому что не смогла бы Вас любить. (Любить презирая — для других!)
  Будьте слабым в проявлениях, что называется, личной жизни, но есть жизнь без проявлений, и она не терпит ни слабости, ни личных вольностей. Вспомните, что эпикурейцы из всех искусств жизни лучше всего умели умирать. Эпикурейство обязывает. Будьте…

  —

  Это слово случайно осталось последним. Это слово не случайно осталось последним.

  —

  Бесконечно (не вдоль времени, а вглубь того, у чего нет времени, что не есть время, что есть не-время) — бесконечно! Вы мне дали так много: всю возможность человеческой нежности во мне, столько сожалений, столько желаний… Сделайте так, чтобы Ваша грудь — эта клетка из прутьев ваших ребер — меня вынесла, — нет! — чтобы мне было просторно в ней, — нет! — чтобы я растворилась в ней, расширьте ее, раздвиньте себя — не ради меня: случайности, а ради всего того, что через меня в Вас рвется.

  Возьми меня с собой в твой самый сонный сон, я буду очень тиха: только сердце. Мне так бы хотелось однажды — («однажды жила-была» — всю мою жизнь только и было что «однажды жить-будет», однажды, которое будет так же сомнительно, как было до него…). Слушай, я непременно хочу, понимаешь? — (я — нет: глагол, время, наклонение так мало мои!). Я непременно хочу в какой-то день увидеть тебя спящим — день, который был бы ночью, — иначе это будет жечь меня (тоска по тебе, спящему, Спящему красавцу) до самого моего последнего часа.
  Поцелуй за меня мою вторую тоску.

  —

  Пометка на полях: («У надежды есть крылья». Мои же надежды — камни на сердце: желания, которые, не успев стать надеждами, были отродясь, дородясь — безнадежностями, грузом, груженым грузовиком,
  Дай мне Бог никогда ни на что больше не надеяться!).

• marishanechka:

  26.03.2011 в 00:46

  Уверяют, будто они добрые. Но делают очень много зла. Просто злой мало может сделать. Люди видят, что он злой, и остерегаются его. А вот добрые — чего только они не творят. О, они кровожадны!
  /Э. М. Ремарк. Черный Обелиск/

• Чувство юмора, не позволяет принимать всё трагически)):

  25.03.2011 в 20:25

  Да, в сущности, не всё ли равно, чем всё это закончится? Единственное, что было важно для него, как и для всякого живого существа, — это избавиться от невыносимых мук.
  /Этель Лилиан Войнич. Овод./

• О этом не говорят...это чувствуют...:

  23.03.2011 в 14:14

  Нежность – это когда ты раскрываешься во сне, а любимый человек, раз за разом тебя накрывает и обнимает, прижимая к себе чтоб согреть…

  Нежность – это не сюсюканье.это не кофе в постель, и не “я тебя люблю” после секса, не завтраки-обеды-ужины, не большие зарплаты, не рука, открывающая твою дверь машины и не ни к чему не обязывающая улыбка. Не походы в кино, не вопросы “как дела?”

  Нежность – это незаметное сплетение пальцев, это когда при встрече люди замирают на секунду, обнявшись…

  Нежность – лучшее доказательство любви, чем любые клятвы

  Нежность – это не слабость, нежность- это мужество, только сильный человек не испугается обнажить свое сердце и показать свою Нежность..

  Нежность – это маленький комочек в солнечном сплетении, который иногда не дает тебе дышать..

  Нежность – это не слова — дыхание в одном ритме, когда твои мысли и мои переплетаются и не существуют порознь…

  Нежность – это фото, на которое смотришь тихо улыбаясь, ощущение тебя на кончиках пальцев даже если ты далеко…

  Нежность – это когда я беру твое лицо в ладони целуя тебя, или просто обнимаю, прижимаясь все крепче и пытаясь соскучившимися по тебе руками почувствовать тебя всего сразу…

  Нежность – это когда я подбираю с пола разбросанные вещи и улыбаясь, кладу их на место,
  это задумчивая улыбка в глазах, когда я думаю о тебе…

  Нежность – это осознание, что есть то место, где тебя всегда так ждут с любовью и с теплотой, немножко с грустью, потому что всем ведь грустно, когда любимых рядом нет.

  И их всегда так ждут. Ждут на минуту. Ждут на секунду. Ждут на неделю. Ждут на всю жизнь!

  Ждут, чтоб просто улыбнуться и подарить тепло!

  Ждут, чтобы запомнить на то время, пока их с ними нету рядом и даже если рядом постоянно, на те минуты или часы расставаний, любимых все равно очень Ждут!

  А если их рядом нет, то просто Ждут!

  ВСЕГДА…
  /с виртуальных просторов/

• Письмо шестое (повторение):

  22.03.2011 в 01:54

  Сейчас, когда я пишу это, Вы спите. Боже, до чего я умиляюсь всеми земными приметами в Вас! Усталостью (тигрино-откровенными зевками), зябкостью («не знаю почему — зубы стучат» — у подъезда,— я же знаю: потому что три часа бродил со мной по пустым улицам города и не менее пустынным проспектам моих мыслей. Без единой чашечки «обычного кофе» для тела и без единой улыбки — для души.).

  До чего Вы меня умиляете внезапной, еженощной (но непременной) прожорливостью и…
  — Но Вы из меня делаете какое-то животное!
  Не знаю. Люблю таким.

  И еще — меня сейчас осенило. Вы добры: Вам часто жаль того, что необязательно случается с Вами. И еще в Вас есть болевая возбудимость: Вам часто больно и необязательно от чего-то физического. (У меня болит. Что у меня болит? Палец? Нет. Голова? Нет. Зубы? Нет. Тело не болит. Вот что: душа.)

  Мой родной мальчик, беру в обе ладони Вашу дорогую головочку — как странно чувствовать вечность черепа через временность волос, вечность горы через временность травы… Теперь слушайте, это настоящая жизнь. Вы спите, я вхожу. Сажусь на край этой огромной кровати — русла реки нашего сна, этой огромной реки сновидений, замечаю свешивающуюся руку, завладеваю ею (такой не мой глагол), несу ее (такое мое действие!) к губам… Вы приоткрываете глаза.

  Я Вам рассказываю — всякие нелепости, вы смеетесь, я смеюсь, смеёмся. Ничего любовного: ночь наша, что хотим, то и делаем. И счастливая — такая счастливая, что не влюблена — что могу говорить — что не надо целоваться — из чистейшей благодарности: я Вас целую.

  Вы прелестно целуете (уничтожьте мои письма!) — так человечно. В этом больше всего ощущается Ваша душа. (Как я не догадалась раньше: зверь — что может быть одушевленнее зверя? 1) ведь стоит только в animal убрать l, чтобы получилась душа [anima – лат.]. 2) ведь он на целую букву больше души. А если серьезно: зверь — по самой своей сути существо одушевленное. Почти душа.).

  С вами не смутно (тяжелой смутой), ничего муторного. Мы не в неведомой стране. Хорошо, очень хорошо, еще лучше, сверх-сил хорошо… Оставаясь при этом собой. Это не зло-деяние, а добро-чувствие и раньше всего: добродушие. Да, Вы добродушны. Вы не враг, не сопреступник. Товарищ. Тьмы Вы сюда не вносите. Только темноты.

  Как я бы хотела, как я бы хотела — ведь это нежнейшее, что есть! — Вашего засыпания, какой-нибудь недоконченной фразы, вязнущей во сне, всей предсонной нежности с Вами. Чтобы лучше любить. Ибо тогда души безоружнее и значит более достойны любви.
  («Предсонье….. разоруженье душ»…).

  Милый друг, я только в самом начале любви к Вам — еще ничего не было (всё будет!) Я только учусь. Вслушиваюсь!

  Я бы хотела многих Ваших слов, никогда не скажу каких. Чувство: ничего не опережать, заострить внимание (напряжение ума), замереть, чтоб услышать Вашу жизнь (рожденье?). Вся любовь — огромное ухо (меня подмывает сказать: слух — рыб) и как раз поэтому она слепа: ничего не видеть (не знать), чтобы все слышать (понимать). («Бабушка, бабушка, отчего у Вас такие длинные уши? — Чтобы лучше слышать тебя, дочка». О, какие у любви длинные, предлинные уши!)
  Уши в сторону — из этого может вырасти подлинно огромное, но все можно повернуть самовольно, исказить. Посему давайте замрем.

  Придет час, когда мне будет не до смеха — ах, знаю! — но это еще не скоро, и ни от чего в мире, включая Вас,— ни от Вас самих не зависит отдалить или приблизить его.
  Это — будет еще одной ступенью бесконечной лестницы: ночи.

  Дружочек, загодя предупреждаю: не обманывайтесь внешними признаками: руки и губы нетерпеливы, это — дети, им нужно давать волю (чтобы не мешали!), но не они (губы и руки) играют главную роль: выигрывают. Это будет только переход к.

  Спокойной ночи. Прочтите это письмо на ночь, и тут же — выпадающим от сна карандашом — несколько слов мне, не думая.
  Сегодня вечером в кафэ мне на секунду было очень больно. Вы невинны, это я безмерна, Вам этого не нужно знать.

  Спите. Не хочу ввинчиваться в Вас как штопор, ничего не хочу преодолевать, ничего не хочу хотеть. Если всё это — замысел, а не случайность, не будет ни Вашей воли, ни моей, вообще — не будет, не должно будет быть — ни Вас, ни меня. Иначе — ни складу, ни ладу. «Милых мужчин» — сотни, «милых дам» — тысячи.
  //Марина Цветаева. Девять писем//

• 4,5....:

  21.03.2011 в 12:05

  Несколько слов в Ваш утренний сон: только что рука от нежности все-таки не удержала пера.

  У меня к Вам еще два камня, две блаженных горы на сердце — колеблюсь — нужно, чтоб знали, но — если Вы человек — Вам не может не сделаться больно. Буду ждать. Не камни: две лютые мечты, неосуществимые в сей жизни, немыслимые в той, врожденная; до меня рожденная жажда, самая тайная жажда моего существа, запечатанная, как колодец камнем Рёнгштаттена, дабы Ундина не смогла возвратиться в лоно свое: обрести себя. (Все врожденное есть до-рожденное. Наша врожденная жажда — наше родимое море.)

  Эти две жажды теснейше связаны: нет одной без другой. То для чего я на свет родилась и без чего мне надо будет уйти.

  Кто знает? — Было однажды у Вас — при мне — слово, которое уже тогда (мы увиделись мельком) ожгло меня болью. (Не забудьте: живу наперед, опережаю жизнь!)
  Когда-нибудь это письмо будет для Вас так же ясно, как эти буквы. Но будет уже поздно.

  —

  Утро того же июньского рассвета.

  —

  (Только у большого человека такое письмо не вызовет самодовольной улыбки. У большого — вообще и у большого в любви. Казановы, от меньшего — плакавшего!) Посмертная пометка.
  ——————————————-
  25 июня, воскресение.

  Дружочек! Рвусь сейчас между двумя искушениями: Вами и солнцем. Две поверхности: песчаная — этого листа, и каменная — балкона. Обе чистые, обе жесткие и обе усыпляют. И одолевает песчаная!

  Вчера не горел свет, и я руки себе грызла от желания писать Вам (от ярости, что не могу). У меня были такие верные, такие вещие — в упор — слова о Вас, к Вам. Неслось и неслось, как поток. Это был самый мой час с Вами, час, который у меня отобрали, украли, с клочьями вырвали. Я лежала на полу — и рычала, как собака.
  Я сейчас поняла — с другим у меня было р, моя любимая (мужественность!) буква:
  мороз, гора, герой, Спарта (зверенок-лисенок!): все прямое, твердое, крепкое во мне.

  А с Вами: шепотá, жжение, малодушие, тишина и — больше всего — «дружочек»!

  Мой родной дружочек, знаю, что это безобразие с утра: любовь вместо рукописей. Но это со мной так редко, так никогда! Все боюсь, что это мне во сне снится, что проснусь и опять: гора, герой…
  /Марина Цветаева. Девять писем/

• Письмо третье:

  19.03.2011 в 03:34

  Когда я только что сидела с Вами на той бродяжной скамейке — скорее поврозь, чем рядом — у меня душа разрывалась от нежности, мне хотелось взять Вашу руку к губам, держать, так, долго — так долго…
  Скамья отказная,
  Скамья бродяжная…
  (Отказ. Это богатство бедности, так чудно дающее одним только словом две вещи, одним только звуком — два смысла, расширяя его и обогащая!)

  Но Вы видите: мы расстались… галантно (Первые птицы! Наш невозможный час!). Я могу без Вас, я не девочка и не женщина, мне не нужны ни куклы, ни мужчины. Я могу без всех, но, может, в первый раз мне хочется не мочь.

  Может быть Вы скажете: — Такой мне Вас не нужно (слабой, как все другие, и куда менее миловидной). Иду и на это! На одно не пойду: обман. Я хочу, чтобы ты любил меня всю, какая я есть. Это единственное средство быть любимой — или нелюбимой. Чувствую себя Вашей (Вас не чувствую моим). Уже не боюсь слов, не бойтесь и Вы, ибо это важно только для меня и никогда не будет — для Вас. Когда возобновятся все ваши перекрестные крутежи, я сделаю прыжок, как прыгают с лодки, которая потом вальсирует. О боли моей Вы не будете знать. Не останется даже пустоты, потому что я не занимала никакого места в Вашей жизни. Что до «душевной пустоты»,— чем душа пустее, тем полнее наполняется. Имеет значение лишь пустота физическая. Пустота вот этого стула. В жизни Вашей не будет стула, пустующего мной.

  Наш век с Вами — час, который уже проходит. И мне нужно от Вас только одного: Вашего разрешения любить Вас: только вот этих сухих слов: «Люби меня как хочешь и как не хочешь: всей собой».

  Я ведь говорю не о жизни, не о беге часов. Знаю, что всё жизни и все часы заняты, и я вовсе не хочу посягать на право собственности (одинаково презираю и права и собственников). Любовь моя не соответствует никакому времени, никакому месту. Она никогда не будет вхождением в такую-то комнату в такой-то час. Она есть выход из всего, начиная с моей собственной кожи! Когда она кончается, наступает великое возвращенье в себя самое. Пока я Вас люблю, Вы всегда будете находить меня между собою и мной; никогда в Вас или во мне. В пути, как струя фонтана или поезд. Какое время когда вмещало любовь, ведь сама душа изливает ее целыми потоками (я тебя люблю невместно! — где? в моем теле!), ведь ее первое слово — «всегда», а последнее — «никогда». Полночь не более её час, чем полдень, — все это из словаря влюбленных, из обихода — такого расхожего! То, что время вмещает, думая что вмещает любовь — нечто иное. Отказ любить. Дорога, кончающаяся комнатой — ложна, и именно по ней я никогда не давала бежать своим ногам.
  Я говорю о Вашем разрешении на внутренний разбег, ибо и его могу сдерживать. Сдерживаю. (Уже не сдерживаю!)
  Мне нужно от Вас: моя свобода к Вам. Мое доверие. Мне нужно от Вас: моя любовь к Вам, Вами принятая. — И еще: знать, что Вам от этого не смутно.

  —

  Небо совсем светлое. Над колоколенкой слева — заря. Это невинно и вечно. Я тебя люблю сейчас, как могла бы любить твоего сына, кем ты должен был бы быть.
  Не думай, что я миную в тебе простое земное. Люблю тебя всего — с глазами, с улыбкой, с повадками, с твоей исконной, родной, прирожденной ленью, со всем твоим темным (для тебя, не для меня) началом души: жаления, страдания, отдачи. Что это не на меня, не из-за меня идет — ничего. Я для себя от тебя хочу так многого, что ничего не хочу. (Лучше не начинать!)

  Только знай — мой недолгий гость — что никто и никогда тебя …(не настолько, а так. Таким образом, так именно, так по-моему). И что я отступив от тебя, уступив тебя: как всё всем, всякому — дорогу, никогда от тебя не отступлюсь.

  Рассвет. Я сейчас совсем спокойна, как мертвая, и в этой полной ясности утра и головы говорю тебе: «с тобой мне нужны все тесноты логова и все просторы ночи. Вся ночь вне и вся ночь внутри».
  Какое бесправье — земная жизнь! Какое сиротство!

  Жму твою руку к губам. Пиши мне, пиши больше. Буду спать с твоим письмом. Мне необходимо от тебя что-нибудь живое. Все небо в розовых раковинах. Если небо — пляж, что тогда море? Это самый нежный час. Спи спокойно. Первые шаги на улице, наверное рабочий. — И птицы.

  —

  Рассвет какого-то июньского дня, суббота.
  /Марина Цветаева. Девять писем/

• Письмо второе:

  18.03.2011 в 22:15

  19 июня, ночь.

  Вы высвобождаете во мне мою женскую сущность, самое темное и скрытое во мне. Я не становлюсь менее зоркой.. Зоркость не убита, но блаженное право на слепость.

  Мой нежный (от которого мне…), всей моей двуединой сущностью, вдвойне и неразрывно единой, всей моей сущностью двуострого лезвия (одаренного утешающей добродетелью ранить только себя) я хочу к Вам — в Вас: как в ночь. — «Стихи и сон!» а проще: прочесть и уснуть — (Ваши слова,— все помню). Как многие увидели во мне только стихи.

  Всё через душу, дружок, и всё обратно в душу. (Самопитающийся фонтан. Великие фонтаны Великого Короля.) Только шкуры — нет. Вы это знаете, с Вашей звериной, гениальной ощупью. (Мой «сплошной мех».) Мех не только зверь,— и хвоя, ель, любимый можжевельник…
  А если в окрасках: Вы — карий. Как Ваши глаза.

  Мой родной, таких писем я не писала никому (с тех пор как перо стала держать — нет, как перо держит меня,— нет, даже до пера, когда на мне еще были ангельские перышки! — всем, всегда. Поверьте мне).

  Все знаю, Человече, — и Вашу поверхностность, и легковесность, и пустоту, но Ваша безграничная звериность мне безгранично дороже других душ. Вы так хорошо знаете, что такое холодно, жарко, хотеть есть, пить, спать. За Вашей пустотой — пустота, которую нельзя представить иначе как заполненную звездами или атомами, то есть населенную живыми мирами. Будьте пусты сколь Вам будет хотеться и мочься: я — жизнь, не терпящая пустоты.

  Моё дитя (позвольте так…) — мой мальчик! Если я иногда не отвечаю в упор, то потому что иных слов в иных стенах нельзя говорить, не терпит, в иных стенах, сам воздух. Стены — всё терпят и ничего им не делается, они — единственное, чего я не терплю и от чего я больше всего натерпелась. Ибо знайте: та, которую Вы видите только словесницей, в большие часы жизни — тот спартанец с лисенком: помните? (Позвольте повеселиться: с целым выводком лисенят!)

  Не знаю, залюблены ли Вы (закормлены любовью) в жизни — скорей всего: да. Но знаю — (и пусть в тысячный раз слышите!) — что никто (ни одна!) никогда Вас так не……. И на каждый тысячный есть свой тысяча первый раз. Моё так — не мера веса, количества или длительности, это — величина качества: сущности. Я люблю Вас ни так сильно, ни настолько, ни до…, — я люблю Вас так именно. (Я люблю Вас не настолько, я люблю Вас как.) О, сколько женщин любили и будут любить Вас сильнее. Все будут любить Вас больше. Никто не будет любить Вас так. Если моя любовь остается исключительной во всех жизнях, то исключительно благодаря двуединству в ней любимого и меня. Поэтому ее никогда и не принимают за любовь.

  «Любите меня великим, любите меня красивым, любите меня всяким!». Я же всегда хотела, больше — требовала, чтобы любили меня — такой, какая я есть,— за то, что я есть,— потому, что я есть. Не за то, какой, по-Вашему, я могла бы, должна бы, должна была быть. Пусть во мне любят — меня, а не идеальное и ложное существо, плод воображения того новоявленного поэта третьего разряда, который именно так и любит, коль скоро не отродясь — поэт, не отродясь — мыслитель. По мне, лучше быть сфотографированной, отраженной, повторенной, данной в невыгодном свете равнодушным объективом, чем написанной, то есть данной в выгодном свете, одушевленной художником, у которого не известно, есть ли душа? и рука которого зачастую в руках какой-нибудь одной мании.

  Не делайте меня хуже, чем создала природа — или делает зеркало — это всё, о чем я смиреннейше прошу художника и любящего. — «Лицо — лишь отправная точка».— Да, но хорошо ли Вам известна моя (своя) направленность? Чем бы я в конце концов стала, до чего бы я в конце концов поднялась, если бы..? Можете ли Вы хотя бы следовать за мной — Вы, хотящий обогнать меня, чтобы вести за собой? Великий мастер может явить идеальное, ибо он являет то, что долженствует быть, реальное в потенции. Высокую реальность. Всем же остальным, заурядным мастерам в искусстве и любви, дано только списывать (живописуя, любя) с натуры. Явите «меня» — если можете.

  Я всегда предпочитала быть узнанной и посрамляемой, нежели придуманной и любимой. Посмотрите на меня всею зоркостью Ваших глаз или идите «творить» Вашу подругу, которая будет Вам за это только признательна и которая будет узнавать себя в каждом из Ваших «портретов», ибо она не знает самое себя — просто потому, что в ней нечего знать. Ничто, годное для любых форм. А я, я уже сотворена и сотворил меня Бог. Довольно и одного творения. Такого творца.

  Меня могла бы осуществить только любовь того, кто избрал бы меня из всех существ — прошлых, настоящих, будущих; мужских, женских; водяных, огненных, воздушных, земных, небесных. И прочих — на других планетах!
  Вот я какая. Если я Вас огорчаю — простите, что я есмь.

  —

  Подумать только, если бы мы были вместе, я бы так и не знала того, о чем только что Вам поведала!
  Как всё находит разлука. Как всё сводит отдаленность!

  —

  Мой маленький! Сейчас четыре часа утра, я с Вами, лбом в плечо, я бы все свои стихи (бывшие и будущие) отдала Вам: не как ценности,— как вещи, которые Вам нравятся.
  — И еще это — хотите?
  Верность: невозможность иначе. Остальное — Люцифер (гордыня) и Лютер (долг). Как видите, учусь у сердца.

  —

  И возьмите меня как-нибудь на целый вечерок с собой. Чтобы я немного забыла Вас, обретя. Чтобы мы несли Вас вдвоем.
  //Марина Цветаева. Девять писем/

• Письмо первое:

  17.03.2011 в 15:35

  17-го июня 19…

  Мой родной! Книга, которая сейчас — Вашей рукой — врезалась в мою жизнь — не случайна* (*«Флорентийские ночи» (сноска М. Цветаевой). Прочтя на обложке его имя — обмерла.
  Вы сами не знаете — Вы ничего не знаете — до чего всё правильно. Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не сочувственно, чувствуя не душой,— как волк: всем востромордием, не сердцем,— ощупью) — в какие-то минуты Вы безошибочны.
  Я не преувеличиваю Вас, все это в пределах темнот (которые беспредельны: самое беспредельность) — мехов и шкур (все тот же волк приходит на ум — видите?)
  Я знаю Вас, Вашу породу, Вы больше вглубь, чем ввысь, всегда будет погружение в Вас: не подъем — говорю лишь об ощущении направленности.
  Погружение в ночь (точно по лестнице — с одной ступеньки на другую,— которой никогда не будет конца).

  Погружение в самое ночь. Поэтому мне с Вами так хорошо, без света. («Деревня в сорок светильников…» С Вами — я деревня без единого огонька, может, большой город, а может, и ничто — «была когда-то…» Я Вам ничем себя не обнаружу, ибо гасну дотла.) …Без света: в голосах (как в мехах!). Поэтому во все такие часы Вашей жизни Вы будете — со мной, присутствующим в отсутствии.

  Есть люди страстей — чувств — ощущений — Вы человек дуновений. Мир Вы воспринимаете накожно: это не меньше чем: душевно. Через кожу Вы воспринимаете и чужие души, и это верней. Ибо в своей области Вы — виртуоз. Вам не надо всей руки в руку, достаточно одного — даже смутного — желания. Чуткость на умыслы. Гений умысла. Мгновенное схватывание умысла. Инстинкт. Звериный инстинкт. (Если бы знала, что все так просто!)

  Возле Вас я, бедная, чувствую себя оглушенной и будто насквозь промороженной (привороженной). (Не делайте из меня глухую или немую: я не есмь, что же до слепости — вспомните Гомера.)

  Я не преувеличиваю Вас в своей жизни — Вы легки даже на моих пристрастных, милосердных, неправедных весах. Я даже не знаю, есть ли Вы в моей жизни? В просторах души моей — нет. Но в том возле-души, в каком-то между: небом и землей, душой и телом, в сумеречном, во всем пред-сонном, после-сновиденном, во всем, где «я — не я и лошадь не моя» — там Вы не только есть, но только Вы и есть.

  Вы слегка напоминаете мне одного моего друга — несколько лет назад — благодаря которому я написала много стихов, враждебных всем как не мои и близких только — всей его породе. Но я не хочу сейчас говорить о нем, я его давно и совсем забыла, я хочу сейчас радоваться Вам и тем темным силам, которые Вы из меня выколдовываете. Колдун-открыватель родников может и не сознавать: ни своей силы, ни достоинства ключа. Это — случайный дар и посему чаще всего достается неведающим и неблагодарным. Как все дары: кроме дара души, которая есть не что иное как сознавание и узнавание. (Для смеха: если Вы — ключелов, то я Крысолов из немецкой легенды, уводящий своей флейтой крыс и детей, а, может, заодно и ключи!)

  Последние годы я жила такой другой жизнью, так круто, в таких ледяных задыханиях, что сейчас руками развожу: я???
  Мне от Вас нежно (человечно, женственно, зверино) как от меха. Другие будут говорить Вам о Ваших высоких духовных качествах, еще другие — о прекрасной внешности. Может быть. — А для меня — огненность (лисьего хвоста). Но мех — разве меньше? Мех — ночь — логово — звезды — завывающий голос (голос-волос) — и опять просторы…
  Мой нежный… (от присутствия которого мне нежно: дающий мне это великое блаженство: быть нежной, нежить руки…).
  /Марина Цветаева. Девять писем/

• marishanechka:

  14.03.2011 в 00:45

  -Только я напрасно назвал это несчастьем. Напротив, тот
  скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
  — Случается что?
  — Полюбить.

• marishanechka:

  13.03.2011 в 23:04

  — Вам хочется полюбить, — перебил Базаров, — а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастье.
  /Иван Тургенев, «Отцы и дети»/

• marishanechka:

  12.03.2011 в 14:51

  В тесном, стареньком борделе
  Сухо пахнут иммортели…
  Размалеванные шлюхи
  На букетики их делят,
  Превращают в бутоньерки,
  Распахнув сердца, как дверки,
  молодые и старухи
  Вертят задом на примерке.
  Иммортели пахнут тонко,
  Им, конечно, и не снилось,
  Что веселые бабенки
  Декольте украсят ими.
  Это даже не кокетство,
  Лепестки коснутся кожи,
  Как иллюзия, как средство
  Стать хоть чуточку моложе.
  И одна из них поверит
  В то, что счастье где-то рядом.
  Утром выбежит на берег,
  Корабли встречая взглядом.
  Встрепенется, как подснежник,
  И зальется алой краской:
  Это он, тот — самый нежный
  Ей навстречу — принц из сказки.
  В этот миг ей все по силам,
  И она — почти принцесса,
  Вопреки своим морщинам
  И избыточному весу.
  Ей в мечтах от этой встречи —
  Свадьба, дети, все чин чином.
  …Но воротится под вечер
  Продавать себя мужчинам.
  …До утра икать ей, пьяной,
  И рыдать в подушку глухо, —
  Он — прекрасный и желанный —
  Обозвал портовой шлюхой…
  /Шкодина Татьяна/

• Свобода — это не возможность делать все, что тебе захочется, а возможность не делать того, чего тебе вовсе не хочется делать!:

  08.03.2011 в 13:19

  Неподдельно от боли воя в пустынных просторах комнат,
  Стережем одиночество. Свято храним, как зеницу ока,
  Пока где-то нас ждут, пока где-то нас все же помнят —
  Нам гордыня не даст проорать, как же дико нам одиноко.
  /Катя Цойлик. Ода нам/

• marishanechka:

  05.03.2011 в 13:03

  О, человек! Разве тебе надлежит высказываться о том, что хорошо и что плохо… Ты хочешь исследовать законы природы, а твое сердце.. твое сердце, отмеченное ею, само по себе — загадка, решения которой ты не знаешь.
  /Маркиз де Сад/

• marishanechka:

  04.03.2011 в 19:01

  Если человек закроет глаза и станет настойчиво убеждать себя в том, что он портсигар, то в некоей точке реальности он сумеет превратиться в портсигар.
  /Юкио Мисима/
  —————
  Если бы не любовь, то люди ладили бы друг с другом.
  /он же/

• Не рассуждай с детьми, с женщинами и с народом.:

  28.02.2011 в 21:06

  Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные торговать, а самые счастливые — смотреть.
  /Пифагор/

• marishanechka:

  28.02.2011 в 12:52

  Только молодые и глупые люди чувствуют себя уверенно в любви!
  /Элизабет Гилберт/

• marishanechka:

  28.02.2011 в 12:19

  Без любви человек никогда не узнает, какую музыку он носил в своём сердце.
  /Ошо/

  http://vtvmir.narod.ru/cit/chmso5.htm

  под каждым словом…

• marishanechka:

  28.02.2011 в 01:03

  Как может женщина быть счастлива с мужчиной, который считает ее абсолютно разумным существом?
  /Оскар Уайльд/